![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
elen_ibn_jamЯ знаю ее давно: мама одного из моих одноклассников, она одно время вела у нас в школе географию. Маленького росточка, с немного резковатым голосом, она частенько раздражалась, повышала на нас голос... Любили ли мы ее? Наверное, были учителя, которые нравились больше...
Сейчас ей 80. Она живет одна, в старенькой квартирке, где не протолкнуться от книг, вещей, кошек и собак. Постоянно звонит телефон: подруги проверяют, как здоровье.
В ее памяти - как в квартирке: чтоб найти что-то, нужно сдвинуть ворох, поднять груду, перебрать стопку всякой всячины - но она прекрасно помнит, где что лежит!
Это она, Вера Венедиктовна Лобанова
В ее руке - винкель - медальончик, вырезанный в концлагере из зубной щетки, с ее номером 19760. На ее 18-летие, которое она встретила в Равенсбрюке, этот сувенир был сделан руками такой же, как она, узницы… Настоящий номер, отпоротый с лагерного платья, и кружку из Равенсбрюка она много лет назад передала в музей...
По ее рассказу написала материал - но сейчас перечитала: все не то и не так...
КОГДА И ВЫСТОЯТЬ НЕЛЬЗЯ...
Ее руки перебирают старые фотографии, семейные реликвии: «Были и снимки оттуда, из Австрии, куда меня вначале привезли на работы, но бабушка по забывчивости пустила на растопку коробочку, где они хранились», - рассказывает Вера Венедиктовна Ерасова-Лобанова. Впрочем, ее память, в отличие от исчезнувших материальных свидетельств истории, хранит многие подробности. «Мне всегда везло», - часто повторяет она, рассказывая о прошлом. Но только ли в везении дело? Откуда в этой маленькой хрупкой женщине – в годы войны девчонке! – взялись силы не сдаться, не сломиться, выдержать?
Может, мамин характер? Феодора Ерасова, передовая железнодорожница, в годы революции, была одной из лучших телеграфисток, в гражданскую войну ее бросали туда, где было жарче всего: в Ростов, Царицыно, Тулу. В 1933 году семья Ерасовых переехала на юг, в Мелитополь – а тут как раз организовывали «женские» станции (лозунг тогда был: «Женщины – на производство!»), и Феодору Никитичну назначили вначале заместителем, а затем и начальницей станции Саки. Объем перевозок тогда большим был: овощи, фрукты, ракушечник, песок – не считая пассажиров.
...Это было обычное лето маленького поселка. Вместе с другими подростками Вера Ерасова бегала на море – мимо соленого озера, разделенного чеками: «Соль у нас добывали до самой войны – там, где сейчас улица Евпаторийская, стояли соляные кагаты, поэтому мы в войну не страдали от дефицита соли», - рассказывает она. Там, где высятся корпуса санатория «Полтава» стояла солемолка, а неподалеку швартовались корабли из Англии, Турции, Румынии – детворе интереснее всего, конечно, было побывать на них.
Мама, как обычно, была в тот день на вокзале, когда раздался треск мотоциклетных моторов – немцы: «Где Севастополь?» Так в Саки пришла война...
«Михайловский лагерь начался с вокзала, - продолжает Вера Венедиктовна, - сюда в августе 1942-го привезли эшелон с пленными из Аджимушкая. Я помню эти черные лица!» Вера тогда работала с другими на поле, зарплату выдавали морковью, свеклой – и женщины решили сварить для пленных борща. Тяжеленное ведро она еле дотащила до эшелона. Жара стояла, и двери теплушек были открыты. Вдруг – парень молодой – рукой прямо в горячий борщ! Увидел охранник – и очередью из автомата по ведру! Выхватил его и выплеснул под вагон. А ведь мог и по ней, пятнадцатилетней девчонке, выстрелить – повезло...
Память перебирает эпизоды – более ранние и поздние...
Во время евпаторийского десанта у них три дня жил начальник станции Евпатория с сыном… Скрывали Ерасовы и еврейку Валентину Сотину… Зимой 41-го вместе с братом Вера бегала за Лесновку, за овощами, которые были ссыпаны в кагаты – и вдруг увидели руку, торчащую из перекопанной черной земли … Была она очевидцем казни Иосифа Тертышного, на которую согнали сакчан: его повесили, сорвался, подняли, немец выстрелил ему в лицо, и снова повесили... Разве такое забывается?
Маму, ценного специалиста, немцы оставили на станции, назначили нормировщицей: нужно было на вагоны цеплять наклейки с направлением пути следования. Феодора Никитична «партизанила»: тайком отправляла солому в Севастополь, снаряды – подальше. Узнали бы – расстрела не миновать!..
Как же сама Вера попала в лагерь? «В конце войны немцы угоняли на работы в Германию всех – 16-17-летних и даже инвалидов, - рассказывает Вера Венедиктовна. – Мне тоже принесли повестку, но я скрывалась в Шелковичном. А тут забежала домой на часок – и забрали».
И снова – повезло: попала в Австрию, к хозяевам гостиницы, оказавшимся хорошими людьми. Вера прекрасно знала немецкий – и это выручало сплошь и рядом, помогало знакомиться с людьми: с югославскими партизанами (оттуда, где она была, до Югославии – рукой подать), а через немецкого коммуниста даже весточки домой присылала (бывало, молоком писала!). Мама знала, что «ост» (нашивку «остарбайтер») дочь не носила – вернее, закрывала воротником, а потому чувствовала себя вольготнее других. Вера прекрасно шила, строчила на машинке, вязала – словом, мастерица на все руки! А еще она бегала и плавала лучше всех! А еще у нее, юной и кипящей жизнью, было полно кавалеров (как в такую – голубоглазую, круглощекую, боевую – не влюбиться!).
- Мой хозяин помогал на лесопилке, а я относила ему обед, - рассказывает она. – Там и встретила наших пленных. Они попросили кое-что из одежды. Я договорилась насчет обуви и куртки, а штаны у хозяина стянула – вернее, сделала вид, что они уплыли по реке, когда белье стирала.
Относила ночью, а тут, как назло, снежок выпал – и пришлось бежать по мелководью реки, чтоб следов не оставить. Разулась, чтоб на камнях не поскользнуться – и в одних носках по ледяной воде, туда и обратно. Только спать легла – уже подъем.
А потом на нее донесли: заметили, что югославы часто захаживали. Отправили в тюрьму, в Грац.
- Допрашивали, - спокойно говорит Вера Венедиктовна, - били, пальцы дверью ломали… Вынесли приговор: смертная казнь. А на душе спокойно было. Девочки, говорю, не бойтесь, все будет хорошо. Так и оказалось...
Ее забрали из камеры, но не в расстрельный подвал, отправили в Вену, где в пересыльной тюрьме она три дня провела в камере на сто человек. Потом была Чехословакия, Брно: здесь знали, что везут русских – женщины приготовили заключенным котлеты и пюре, была горячая вода, спокойный сон (если он в тюрьме может таким быть). Дальше - Дрезден, Берлин – Александр-плац: здесь камеры были так набиты, что люди умирали стоя.
И, наконец – Равенсбрюк, концлагерь. Работали на каменоломнях. Еженедельно немцы проводили парады (аппели): шла перекличка, и выстоять нужно было до конца – слабых отправляли в крематорий.
Из Равенсбрюка их отправили в Грюнеберге (городок неподалеку). В их бараке жили польки, украинки, русские. Друг друга поддерживали, как могли: когда надзирательница избила Веру, девушка со звучным именем Идея побежала в здравпункт, мол, шея не поворачивается. Густой слой вазелина, намазанный врачом (своей тетей Леной), пошел Вере на спину. Польки получали посылки из Красного Креста, но всегда делились с русскими кусочками эрзац-хлеба.
Перевели сюда для работы на заводе.
- Нас привели в бывшую раздевалку, приспособленную под цех, - продолжает Вера Венедиктовна, - видно, нужно было скорее расширять производство, раз цех сделали из подсобки. Но когда нам сказали, что нужно проверять гильзы, охватил ужас: работать, чтоб убивали своих?! У многих брызнули слезы. Знаю, что те, кто работал на снарядах, засыпали вместо взрывчатки песок – может, те бомбы до сих пор лежат в земле, не унеся ни одной жизни.
Голод и холод нас не пугали, хотя привыкнуть к ним нельзя. Утром и вечером мерзли на перекличке – и не дай Бог, кого-то нет: стояли до тех пор, пока не найдут – падали в обморок, упавших обливали водой и снова ставили в строй. Так было, когда Маричка – девочка из Западной Украины - повесилась, не пережив напраслины, обвинения в краже хлеба. Так было во многих других случаях...
Кто-то не выдерживал, кого-то отправляли в крематорий из-за истощения. Кстати, несколько лет назад Вера Венедиктовна побывала в Германии, в тех памятных местах. В аптеке, где их взвешивали, сохранились те самые весы. Тогда, в 44-м, когда становилась на них Вера, они показывали… 27 килограммов!
И все-таки они жили!
Вместе с ними на заводе работали пленные французы. И когда русских вели на завод, французы поднимали сжатые кулаки и кричали: «Сервус! (Привет!)» Мастер Пауль часто приходил на завод с газетой в кармане. Девчонки, улучив минутку, хватали газету, прятали ее за пазухой и тайком читали фронтовые сводки. Газету клали на место: перед уходом всех тщательно обыскивали. Хотя многие умудрялись воровать тряпки-обтирки: их распускали, вязали носки, одевали всю штубу (бригаду) или обменивали на хлеб. Если за этой работой ловили надзирательницы – ждала расправа: плетка или бункер.
Они держались, но силы уходили: кормили морковной ботвой, зимой – брюквой; вечером к хлебу давали по пол чайной ложечки свекольного повидла, по праздникам – крошечный кусочек маргарина. Каково же было удивление узниц, когда к воскресному обеду выдали по куску мяса! Все набросились на него – и тут же падали замертво, изо рта шла пена. Отравлено! Сразу привезли баки с молоком, начали отпаивать. А вечером пересчитали, сколько осталось в живых. На них проводили эксперименты: прививали тиф, туберкулез, дизентерию. Излюбленным издевательством зимой были «ледяные статуи»: выгоняли на улицу в одной рубашке, обливали водой – женщины стояли, пока ноги держали. Так поступили с их «мамой» - тетей Полей: та не успела быстро вскочить с кровати при входе ауфзеерин (надзирательницы) Белки. Тетю Полю спасли – растерли, укутали одеялами. А сколько ушло!
Время тянулось медленно, но они знали о положении на фронте, к тому же французы открыто кричали, что война кончается. Наверное, только мысль об освобождении и придавала им силы.
Двадцать четвертого апреля 1945 года их повели не на завод, а на вокзал, вагоны потащили узников назад в Равенсбрюк. Здесь было полно русских солдат, польских женщин и детей, свезенных из немецких и польских лагерей. Всем было ясно: Польша уже свободна, бои идут на границе с Германией.
- Что будет с нами?! Эта мысль не отступала ни на минуту, - вспоминает Лобанова. – И вот 27 апреля нас построили в колонну, начали выводить за ворота – сначала на север, потом на запад… На вторую ночь, увидев, что охранник задремал, я поползла в лес, где уже были наши девушки. Над головами шел бой: пушки стреляли и с запада, и с востока, в нас летели щепки, одна чиркнула меня по голове, другая вонзилась в грудь. Перевязали косынкой, кто-то дал кофту с белым крестом на спине. Ночью артиллерийский огонь утих, а утром мы вышли к дороге – и видим: идут! Наши! Дожили!..
Это было 30 апреля 1945 года. До Победы оставалось несколько дней...
Этот крошечный медальончик она постоянно носит с собой. Выточенный из черенка обыкновенной зубной щетки, он бесценнее всего золота мира: красный треугольник – «винкель» – с латинской буквой R (русская) и номером 19760. На ее 18-летие, которое она встретила в Равенсбрюке, этот сувенир был сделан руками такой же, как она, узницы...
Настоящий номер, отпоротый с лагерного платья, и кружку из Равенсбрюка Вера Венедиктовна Ерасова-Лобанова, сегодня – председатель Сакского отделения Украинского союза узников нацизма, много лет назад передала в музей, в Симферополь.
Сейчас ей 80. Она живет одна, в старенькой квартирке, где не протолкнуться от книг, вещей, кошек и собак. Постоянно звонит телефон: подруги проверяют, как здоровье.
В ее памяти - как в квартирке: чтоб найти что-то, нужно сдвинуть ворох, поднять груду, перебрать стопку всякой всячины - но она прекрасно помнит, где что лежит!
Это она, Вера Венедиктовна Лобанова
В ее руке - винкель - медальончик, вырезанный в концлагере из зубной щетки, с ее номером 19760. На ее 18-летие, которое она встретила в Равенсбрюке, этот сувенир был сделан руками такой же, как она, узницы… Настоящий номер, отпоротый с лагерного платья, и кружку из Равенсбрюка она много лет назад передала в музей...
По ее рассказу написала материал - но сейчас перечитала: все не то и не так...
КОГДА И ВЫСТОЯТЬ НЕЛЬЗЯ...
Ее руки перебирают старые фотографии, семейные реликвии: «Были и снимки оттуда, из Австрии, куда меня вначале привезли на работы, но бабушка по забывчивости пустила на растопку коробочку, где они хранились», - рассказывает Вера Венедиктовна Ерасова-Лобанова. Впрочем, ее память, в отличие от исчезнувших материальных свидетельств истории, хранит многие подробности. «Мне всегда везло», - часто повторяет она, рассказывая о прошлом. Но только ли в везении дело? Откуда в этой маленькой хрупкой женщине – в годы войны девчонке! – взялись силы не сдаться, не сломиться, выдержать?
Может, мамин характер? Феодора Ерасова, передовая железнодорожница, в годы революции, была одной из лучших телеграфисток, в гражданскую войну ее бросали туда, где было жарче всего: в Ростов, Царицыно, Тулу. В 1933 году семья Ерасовых переехала на юг, в Мелитополь – а тут как раз организовывали «женские» станции (лозунг тогда был: «Женщины – на производство!»), и Феодору Никитичну назначили вначале заместителем, а затем и начальницей станции Саки. Объем перевозок тогда большим был: овощи, фрукты, ракушечник, песок – не считая пассажиров.
...Это было обычное лето маленького поселка. Вместе с другими подростками Вера Ерасова бегала на море – мимо соленого озера, разделенного чеками: «Соль у нас добывали до самой войны – там, где сейчас улица Евпаторийская, стояли соляные кагаты, поэтому мы в войну не страдали от дефицита соли», - рассказывает она. Там, где высятся корпуса санатория «Полтава» стояла солемолка, а неподалеку швартовались корабли из Англии, Турции, Румынии – детворе интереснее всего, конечно, было побывать на них.
Мама, как обычно, была в тот день на вокзале, когда раздался треск мотоциклетных моторов – немцы: «Где Севастополь?» Так в Саки пришла война...
«Михайловский лагерь начался с вокзала, - продолжает Вера Венедиктовна, - сюда в августе 1942-го привезли эшелон с пленными из Аджимушкая. Я помню эти черные лица!» Вера тогда работала с другими на поле, зарплату выдавали морковью, свеклой – и женщины решили сварить для пленных борща. Тяжеленное ведро она еле дотащила до эшелона. Жара стояла, и двери теплушек были открыты. Вдруг – парень молодой – рукой прямо в горячий борщ! Увидел охранник – и очередью из автомата по ведру! Выхватил его и выплеснул под вагон. А ведь мог и по ней, пятнадцатилетней девчонке, выстрелить – повезло...
Память перебирает эпизоды – более ранние и поздние...
Во время евпаторийского десанта у них три дня жил начальник станции Евпатория с сыном… Скрывали Ерасовы и еврейку Валентину Сотину… Зимой 41-го вместе с братом Вера бегала за Лесновку, за овощами, которые были ссыпаны в кагаты – и вдруг увидели руку, торчащую из перекопанной черной земли … Была она очевидцем казни Иосифа Тертышного, на которую согнали сакчан: его повесили, сорвался, подняли, немец выстрелил ему в лицо, и снова повесили... Разве такое забывается?
Маму, ценного специалиста, немцы оставили на станции, назначили нормировщицей: нужно было на вагоны цеплять наклейки с направлением пути следования. Феодора Никитична «партизанила»: тайком отправляла солому в Севастополь, снаряды – подальше. Узнали бы – расстрела не миновать!..
Как же сама Вера попала в лагерь? «В конце войны немцы угоняли на работы в Германию всех – 16-17-летних и даже инвалидов, - рассказывает Вера Венедиктовна. – Мне тоже принесли повестку, но я скрывалась в Шелковичном. А тут забежала домой на часок – и забрали».
И снова – повезло: попала в Австрию, к хозяевам гостиницы, оказавшимся хорошими людьми. Вера прекрасно знала немецкий – и это выручало сплошь и рядом, помогало знакомиться с людьми: с югославскими партизанами (оттуда, где она была, до Югославии – рукой подать), а через немецкого коммуниста даже весточки домой присылала (бывало, молоком писала!). Мама знала, что «ост» (нашивку «остарбайтер») дочь не носила – вернее, закрывала воротником, а потому чувствовала себя вольготнее других. Вера прекрасно шила, строчила на машинке, вязала – словом, мастерица на все руки! А еще она бегала и плавала лучше всех! А еще у нее, юной и кипящей жизнью, было полно кавалеров (как в такую – голубоглазую, круглощекую, боевую – не влюбиться!).
- Мой хозяин помогал на лесопилке, а я относила ему обед, - рассказывает она. – Там и встретила наших пленных. Они попросили кое-что из одежды. Я договорилась насчет обуви и куртки, а штаны у хозяина стянула – вернее, сделала вид, что они уплыли по реке, когда белье стирала.
Относила ночью, а тут, как назло, снежок выпал – и пришлось бежать по мелководью реки, чтоб следов не оставить. Разулась, чтоб на камнях не поскользнуться – и в одних носках по ледяной воде, туда и обратно. Только спать легла – уже подъем.
А потом на нее донесли: заметили, что югославы часто захаживали. Отправили в тюрьму, в Грац.
- Допрашивали, - спокойно говорит Вера Венедиктовна, - били, пальцы дверью ломали… Вынесли приговор: смертная казнь. А на душе спокойно было. Девочки, говорю, не бойтесь, все будет хорошо. Так и оказалось...
Ее забрали из камеры, но не в расстрельный подвал, отправили в Вену, где в пересыльной тюрьме она три дня провела в камере на сто человек. Потом была Чехословакия, Брно: здесь знали, что везут русских – женщины приготовили заключенным котлеты и пюре, была горячая вода, спокойный сон (если он в тюрьме может таким быть). Дальше - Дрезден, Берлин – Александр-плац: здесь камеры были так набиты, что люди умирали стоя.
И, наконец – Равенсбрюк, концлагерь. Работали на каменоломнях. Еженедельно немцы проводили парады (аппели): шла перекличка, и выстоять нужно было до конца – слабых отправляли в крематорий.
Из Равенсбрюка их отправили в Грюнеберге (городок неподалеку). В их бараке жили польки, украинки, русские. Друг друга поддерживали, как могли: когда надзирательница избила Веру, девушка со звучным именем Идея побежала в здравпункт, мол, шея не поворачивается. Густой слой вазелина, намазанный врачом (своей тетей Леной), пошел Вере на спину. Польки получали посылки из Красного Креста, но всегда делились с русскими кусочками эрзац-хлеба.
Перевели сюда для работы на заводе.
- Нас привели в бывшую раздевалку, приспособленную под цех, - продолжает Вера Венедиктовна, - видно, нужно было скорее расширять производство, раз цех сделали из подсобки. Но когда нам сказали, что нужно проверять гильзы, охватил ужас: работать, чтоб убивали своих?! У многих брызнули слезы. Знаю, что те, кто работал на снарядах, засыпали вместо взрывчатки песок – может, те бомбы до сих пор лежат в земле, не унеся ни одной жизни.
Голод и холод нас не пугали, хотя привыкнуть к ним нельзя. Утром и вечером мерзли на перекличке – и не дай Бог, кого-то нет: стояли до тех пор, пока не найдут – падали в обморок, упавших обливали водой и снова ставили в строй. Так было, когда Маричка – девочка из Западной Украины - повесилась, не пережив напраслины, обвинения в краже хлеба. Так было во многих других случаях...
Кто-то не выдерживал, кого-то отправляли в крематорий из-за истощения. Кстати, несколько лет назад Вера Венедиктовна побывала в Германии, в тех памятных местах. В аптеке, где их взвешивали, сохранились те самые весы. Тогда, в 44-м, когда становилась на них Вера, они показывали… 27 килограммов!
И все-таки они жили!
Вместе с ними на заводе работали пленные французы. И когда русских вели на завод, французы поднимали сжатые кулаки и кричали: «Сервус! (Привет!)» Мастер Пауль часто приходил на завод с газетой в кармане. Девчонки, улучив минутку, хватали газету, прятали ее за пазухой и тайком читали фронтовые сводки. Газету клали на место: перед уходом всех тщательно обыскивали. Хотя многие умудрялись воровать тряпки-обтирки: их распускали, вязали носки, одевали всю штубу (бригаду) или обменивали на хлеб. Если за этой работой ловили надзирательницы – ждала расправа: плетка или бункер.
Они держались, но силы уходили: кормили морковной ботвой, зимой – брюквой; вечером к хлебу давали по пол чайной ложечки свекольного повидла, по праздникам – крошечный кусочек маргарина. Каково же было удивление узниц, когда к воскресному обеду выдали по куску мяса! Все набросились на него – и тут же падали замертво, изо рта шла пена. Отравлено! Сразу привезли баки с молоком, начали отпаивать. А вечером пересчитали, сколько осталось в живых. На них проводили эксперименты: прививали тиф, туберкулез, дизентерию. Излюбленным издевательством зимой были «ледяные статуи»: выгоняли на улицу в одной рубашке, обливали водой – женщины стояли, пока ноги держали. Так поступили с их «мамой» - тетей Полей: та не успела быстро вскочить с кровати при входе ауфзеерин (надзирательницы) Белки. Тетю Полю спасли – растерли, укутали одеялами. А сколько ушло!
Время тянулось медленно, но они знали о положении на фронте, к тому же французы открыто кричали, что война кончается. Наверное, только мысль об освобождении и придавала им силы.
Двадцать четвертого апреля 1945 года их повели не на завод, а на вокзал, вагоны потащили узников назад в Равенсбрюк. Здесь было полно русских солдат, польских женщин и детей, свезенных из немецких и польских лагерей. Всем было ясно: Польша уже свободна, бои идут на границе с Германией.
- Что будет с нами?! Эта мысль не отступала ни на минуту, - вспоминает Лобанова. – И вот 27 апреля нас построили в колонну, начали выводить за ворота – сначала на север, потом на запад… На вторую ночь, увидев, что охранник задремал, я поползла в лес, где уже были наши девушки. Над головами шел бой: пушки стреляли и с запада, и с востока, в нас летели щепки, одна чиркнула меня по голове, другая вонзилась в грудь. Перевязали косынкой, кто-то дал кофту с белым крестом на спине. Ночью артиллерийский огонь утих, а утром мы вышли к дороге – и видим: идут! Наши! Дожили!..
Это было 30 апреля 1945 года. До Победы оставалось несколько дней...
Этот крошечный медальончик она постоянно носит с собой. Выточенный из черенка обыкновенной зубной щетки, он бесценнее всего золота мира: красный треугольник – «винкель» – с латинской буквой R (русская) и номером 19760. На ее 18-летие, которое она встретила в Равенсбрюке, этот сувенир был сделан руками такой же, как она, узницы...
Настоящий номер, отпоротый с лагерного платья, и кружку из Равенсбрюка Вера Венедиктовна Ерасова-Лобанова, сегодня – председатель Сакского отделения Украинского союза узников нацизма, много лет назад передала в музей, в Симферополь.
